Про русскость
Mar. 2nd, 2011 02:07 amПрочитал статью опального жыжыста и твиттерного матерщинника Паркера про Россию для русских. Идея его шибко не нова. И даже поимела место быть единожды в истории. Но там был сверхжесткий, сверхудачливый, сверхрасчетливый и искренне сверхлюбимый паствой того времени Ататюрк. Которого у нас нет. Так что жить нам по прогнозу не Паркера, а вовсе даже Альбац. К сожалению, пожалуй.
А вместо развернутого комментария, набросаю как я вот что.
Что-то выперло на ночь глядя:
- Тятя, тятя, дозвольте мне сегодня не спать пополуночи. Я позаниматься хочу.
- Федька, ишь чего удумал, сява ты неразумная. Давай-ка спать ложись! Завтра вставать до рассвету. Скотину выгнать надо, матери помочь по дому. Забот вас - семеро у мамы вашей.
А в воскресный день поедем на ярмарку, в Тулу. Аккурат после службы. Купим тебе да братьям сюртуки новые, эти-то - вон, перелатанные все.
- Тятя, ну, маменька, Мария Федоровна, мне дозволила. Дозвольте и вы, милостью родительской.
- Хорошо, Федор. Но не долго чтоб! И лучину зажги еще одну. Зрелки попортишь.
- Спасибо вам, тятя.
Тятяааа... Скажите, а правда, что вы крестьян кнутом порете за проступки?
- Я?.. Кто это?... Я? Крестьян?... С чего ты взял?...
- На селе болтают.
- Что ты, Феденька. Что ты, сынок. Я - никогда.... Слышишь? Ни мизинчиком, Федя. Виданное ли дело - чад Божьих кнутами пороть... Не слушай сынок никого. Люди злые бывают, потому что не в Вере живут. В злобе и грехе.
Садись сынок, занимайся. Чем ты хотел там позаниматься? Арифметикой?
- Нет тятя, письмом.
- Вот и славно, Феденька, вот и хорошо. Давай-ка я тебе лучину-то зажгу. Ишь, напраслина какая.. Я - и людей живых...
Мужчина уходит, продолжая бубнить себе под нос, чуть слышно: "От, подлецы.. Узнаю кто - запорю... До смерти..."
Ребенок смотрит вслед уходящей сгорбленной фигуре отца.
- Что вы говорите, тятя?...
- Нет, нет, сынок. Ничего. Доброй ночи, говорю. Храни тебя Господь...
Дверь закрывается. Мальчик усаживается на подогнутую в колене правую ногу. Долго перебирает перья, тщательно разглядывая их в свете огонька. Потом макает перо в чернильницу, глубоко вздыхает и, высунув от усердия язык, выводит на листе бумаги неуверенными буквами со смешными завитками:
"Лукерья рожала тяжело и в муках. Рядом, неотрывно последние три часа крутилась, охала и причитала дебелая повитуха из крепостных..."
После чего отстраняется, перечитывая по складам одними лишь губами написанное, вновь склоняется над листом и надписывает чуть выше:
"Достоевский Федя. Быль."
А вместо развернутого комментария, набросаю как я вот что.
Что-то выперло на ночь глядя:
- Тятя, тятя, дозвольте мне сегодня не спать пополуночи. Я позаниматься хочу.
- Федька, ишь чего удумал, сява ты неразумная. Давай-ка спать ложись! Завтра вставать до рассвету. Скотину выгнать надо, матери помочь по дому. Забот вас - семеро у мамы вашей.
А в воскресный день поедем на ярмарку, в Тулу. Аккурат после службы. Купим тебе да братьям сюртуки новые, эти-то - вон, перелатанные все.
- Тятя, ну, маменька, Мария Федоровна, мне дозволила. Дозвольте и вы, милостью родительской.
- Хорошо, Федор. Но не долго чтоб! И лучину зажги еще одну. Зрелки попортишь.
- Спасибо вам, тятя.
Тятяааа... Скажите, а правда, что вы крестьян кнутом порете за проступки?
- Я?.. Кто это?... Я? Крестьян?... С чего ты взял?...
- На селе болтают.
- Что ты, Феденька. Что ты, сынок. Я - никогда.... Слышишь? Ни мизинчиком, Федя. Виданное ли дело - чад Божьих кнутами пороть... Не слушай сынок никого. Люди злые бывают, потому что не в Вере живут. В злобе и грехе.
Садись сынок, занимайся. Чем ты хотел там позаниматься? Арифметикой?
- Нет тятя, письмом.
- Вот и славно, Феденька, вот и хорошо. Давай-ка я тебе лучину-то зажгу. Ишь, напраслина какая.. Я - и людей живых...
Мужчина уходит, продолжая бубнить себе под нос, чуть слышно: "От, подлецы.. Узнаю кто - запорю... До смерти..."
Ребенок смотрит вслед уходящей сгорбленной фигуре отца.
- Что вы говорите, тятя?...
- Нет, нет, сынок. Ничего. Доброй ночи, говорю. Храни тебя Господь...
Дверь закрывается. Мальчик усаживается на подогнутую в колене правую ногу. Долго перебирает перья, тщательно разглядывая их в свете огонька. Потом макает перо в чернильницу, глубоко вздыхает и, высунув от усердия язык, выводит на листе бумаги неуверенными буквами со смешными завитками:
"Лукерья рожала тяжело и в муках. Рядом, неотрывно последние три часа крутилась, охала и причитала дебелая повитуха из крепостных..."
После чего отстраняется, перечитывая по складам одними лишь губами написанное, вновь склоняется над листом и надписывает чуть выше:
"Достоевский Федя. Быль."

