В подражание кому-то

[yukor]

Один из них лет сорока пяти-пятидесяти. Второй молод и немного нервничает.  Кожа, задубевшая от солнца, дождя и ветра, руки с полусогнутыми от тяжелой работы пальцами и выступившими жилами, неброская старая одежда. Они говорят тихо, на непонятном немного тягучем языке.
-  Слушай, амиго.  Как тебе эта  цыпа?
- Ты про которую из двух?
- Та, что старше.
- Сынок,  ты охуел? Этой сучке уже скоро на кладбище. Да и воняет от нее, как  от моей покойной старухи.  Ты же помнишь мою старуху. Она ничего в своей жизни не могла. Ни-че-го. Она только всегда была готова подставлять свою вонючую дырку и рожать ублюдков. Даже жрать готовила хуже, чем корейцы в своей говенной тошниловке.
- А как же семья и все такое?
- Мать ее, если бы я был уверен, что все эти ублюдки мои. Ха-ха. Я бы точно не поставил на это ни цента. Ха-ха-ха. Она была просто вонючей сучкой. Поэтому и померла как сучка.
- Да…. Жизнь дерьмо. Жизнь – жирное коровье дерьмо.
- Ладно, старик. Все еще вернется. Ты помнишь мой дом? А мои машины? Тот мерседес, мать его. Как я любил свой мерседес. 74-й год, классика. Когда я выезжал, все шлюхи в округе готовы были отсосать прямо в мерседесе.
- Когда это кончится?
- Ты о чем?
- Я о работе, об этой ебаной работе.
- Это скоро кончится, амиго. Скоро. Эти холеные гринго сами копают себе яму. Ты посмотри на них. Они же ничего не умеют. Они сидят на своей ебаной нефти, на своих ебаных банках и думают, что это и есть жизнь. Они думают, что то , что им показывают их долбанные ящики и есть жизнь. А жизнь хуевее и страшнее, чем их ебаные банки.  И когда  придет день Знамения, то что они смогут противопоставить нам? Яхты? Виллы? Кокаин? Что они могут противопоставить сорок пятому калибру, я тебя спрашиваю? Они, блять, сдохнут как свиньи на бойне. Потому что мы сильней. Потому что мы знаем, как жить в дерьме и как выживать в этом ебаном дерьме. Потому что мы ни на секунду не забываем как это – жрать дерьмо.
- Ладно, ладно. Не заводись. И про кокаин ты зря. У тебя есть что дунуть?
- На, кури. Это  хорошая трава. Это мне старик Али подогнал. Из столярки. Ты помнишь Али?
- Помню, конечно.  Сильный ковбой. И жена у него красивая.
- Да, его крошка не в пример моей. Хе-хе. Сиськи как те арбузы и жопа как у кобылки. И детишки красивые. Хорошая семья… Слушай. Там есть что-нибудь выпить? Налей себе и мне.
- Давай.
- Давай. …. Тьфу, блять. Пойло. Ну ничего. Скоро мы будем пить лучший бурбон, амиго. Лучший, мать его. И драть этих белых сучек. И жить на их ебаных виллах. И у нас все будет. А у них ничего. Потому что они слабые.  Они забыли про сорок пятый калибр. Они про все забыли, кроме своих денег и своей зависти к чужим деньгам.
- Когда это скоро наступит?
- Я не знаю, но очень скоро. Я это печенкой чувствую, мать ее.

Из дома выходит крупная белая женщина, говорит по-русски:
- Так, вы где там? Я вам что сказала? Пока эту стену не переделаете, никаких перекуров. Я вам что, мать Тереза? Я за эту стену три раза платить не буду. Не будете работать, уматывайте на хер. Там на Ярославке вашего брата полно. Как вас взяла, так и назад уйдете. Пешком. И без денег.
- Сычас, сычас, хазяйка. Ни сердысь. Ми эта, ми бистра. Адына нага зыдесь, втарая туда-суда. Сычас все сделаем. Штукатурка-макатурка, краска-маска. Очинь кырасива. Вам панравица.